Спойлеры. Большие и серьёзные, как мои рыдания этим зимним майским вечером.

Мир вокруг Эмиля Боева рушится. Всё, во что он верил, всё, что он и его народ строил, теперь в руинах. Его неприлично голубоглазый генерал в тюрьме. Его друзья вышвырнуты на улицу. Его самого свои же пытаются подставить. Он встречает свою пепельно-серую старость с типичной боевской насмешливой меланхолией. Кажется, что он так и будет уклоняться от попыток подставить либо убить его, так и будет пить кофе с депрессивным Бориславом и ждать смерти.

Но тут ему дают задание. Якобы нужно постараться на благо родины и выудить у сбежавшего за рубеж бандита нечестным образом нажитые деньги. Хотя Боев, конечно же, сразу понимает, что от него требуют переложить миллионы из одного бандитского кармана в другой. Это так же ясно, как и то, для чего появился вдруг "знакомый писатель", то есть как бы Райнов. Этот писатель нужен потому, что от первого лица сам себе некролог не напишешь.

Впрочем, он нужен и для забавных заметок о творчестве и о том, как к нему относится Боев.

Творческие цитаты"Хмурое облачное небо и резкий ветер, разбрызгивающий струйки мелкого дождя. Эти подробности не имеют значения, но всё-таки отмечаю их, поскольку, как мне говорил один знакомый писатель, так надо".

"Пытаюсь разогнать скуку от бездействия, набрасывая заметки о пережитом. Не уверен, что они ему пригодятся — я имею в виду моего знакомого писателя, который решил меня обессмертить, пусть и под чужим именем. Я знаю, в моих записках нет событий, достойных бессмертия, да и вряд ли сегодня кто-нибудь согласится издавать подобные книги. Сейчас время предателей — они издают свои мемуары, объясняя, что пусть и служили в органах, но в душе протестовали. И, наверное, поэтому у меня чешутся руки настучать на машинке некоторое количество страниц, пусть и единственным их читателем будет тот писатель".

"Понимаю, чего он хочет, но я не поэт, чтобы описывать полёт осеннего листа или скольжение луны меж ветвей деревьев. К тому же это неправда. Где луна, а где ветви деревьев!"

"Уже давно весна. Сообщаю это для справки, поскольку мой знакомый писатель, которого я уже упоминал, как-то раз сказал мне: «Послушай, Эмиль, если тебе лень написать пару слов об обстановке, в которой протекает действие, то упомяни, браток, хотя бы время года, чтобы читатель знал».
Итак, весна. Чудная тёплая весна. Упоминаю этот факт по ещё одной причине. Когда-то вышеупомянутый писатель написал в одной из книг обо мне, что нет ничего лучше плохой погоды, выставив меня чуть ли не меланхоликом. А правда в том, что я, как и все нормальные люди, люблю весну".

"Хотя и ты прав. Писатель, если он не приврёт, — не писатель".

Книга делится на три части - три акта. И вместе с холмом кривой сюжета движется и общее настроение: от кромешной печали к веселью и обратно во тьму. Не то чтобы во втором акте не происходит ничего грустного или страшного, просто здесь привычный юмор. Он убаюкивает и отвлекает от предчувствий смерти.

Весёлые цитаты— Вот что значит прогресс. Всё миниатизируется. Кроме неприятностей.

— Ты становишься гуманным. Даже трупы тебе уже не нужны.
— Это не от гуманности. Ты говорил о техническом прогрессе. Так вот, он так сдвинулся, что человека теперь легче убить, чем сокрыть его труп.

— Да ты и впрямь философ!
— Нет. Это у меня болезнь философствования.
— А раз она от философствования, то и лечи её философски. Для этого издано бесчисленное количество учебных пособий. Просыпаешься утром и первым делом повторяешь сто раз: «Жизнь прекрасна!» Принцип самовнушения, слышал, наверное?
— Незачем всё это. Эта суггестия нас в идиотов превратила.

— Что ты можешь сказать о Каймановых островах? — спрашиваю его. — Как там?
— В каком смысле?
— Да так, в общем. Водятся ли там кайманы?

— Любой дебил, воображающий себя твоим противником, уже в силу того, что он дебил, делает для тебя хорошую работу.

— Иди забирай машину.
Чуть было не спрашиваю: «Вместе со звукозаписывающим устройством?», но воздерживаюсь. Полковник и так не в настроении.

— ...Упразднили систему государственного контроля. Иначе процесс разворовывания происходил бы медленнее и с большими затруднениями.
— Мне думается, воруют и там, где такой контроль осуществляется.
— Это всё равно, что сказать: преступления совершаются и в странах, где действует уголовный кодекс.

— Вы уверены, что эти бройлерные цыплята полезны?
— Едва ли.
«Так же, как и наш разговор», — хочется мне добавить, но молчу. В демократической стране каждый имеет право молчать в ответ на неудобный вопрос.

"Скрыть особой приметы ему, конечно, не по силам, поскольку это — его тупая башка, но держать в кармане водительские права явно не стоило".

"Едва ли интересно наблюдать, как пачки долларов из сейфа перекочёвывают в сумку. Но если учесть, что сейф — твой личный, а сумка — чужая, зрелище становится мучительным и даже трагическим".

Кроме того, внезапно, почти случайно (ну, насколько могут быть случайны встречи с ним) Боеву встречается Сеймур. И это тоже боль: тот факт, что его враг теперь ему ближе, чем те, кто захватили власть в его стране. Сеймур, впрочем, не злорадствует. Ведь для того, чтобы радоваться подтверждению, нужно изначально верить во что-то.

Сеймуровские цитаты— Хотя, насколько я понял, раньше было хуже.
— Как посмотреть. Раньше было меньше витрин, но было чище и был определённый порядок.
— Верю. В казарме всегда чище и больше порядка.

— Что ж, может, я и готов разделить ваш пессимизм.
— Моего пессимизма вам не разделить. Мой пессимизм стоек и обоснован всей моей жизнью. Вы же просто разочарованы.

— ...а что касается вербовки, то кого мне вербовать, вас, что ли? А зачем? Ваши люди сами поставляют нам любую информацию, даже не дожидаясь, пока мы спросим её. Они проявляют такое усердие, что поначалу мы даже заподозрили, не пытаются ли с нами сыграть в старую игру по сливу информации.

Но сосредоточие пронзительной боли — это Борислав. Я понимаю, что Райнову было больно. Я понимаю, что он был зол. Но почему расплачиваться должен был Борислав? Почему он должен был похоронить жену, с которой ему не дало пожить то самое руководство, которое отняло у его всё остальное? Почему он должен был вбивать неприметный безымянный крест в могилу лучшего друга, убитого у него на глазах? Убитого невидимым врагом из рядов людей, которых Борислав некогда считал своими. Почему он должен был плакать рядом с этим разрушенным, поросшим травой детским домом вместе с писателем?

В общем-то, настроение Борислава и его старость выражены в одном разговоре с Боевым:
— Речь не о нём. Речь о тебе. Ты действительно болен.
— Я не болен. Я мёртв.

Именно этой репликой можно заменить любую реплику Борислава.

Грустные цитаты— Мало того, что у человека куча недостатков, так ему ещё и память дана, — слышу бормотание Борислава. — Всё равно как опухоль. Хочется вырвать её с корнем, да не получается.

— Нас никто не спрашивал, каким должен быть наш мир. Мы пришли в него, когда он уже сложился. И уходим, когда он лежит в руинах. Так чего теперь рассуждать?
— Чтобы почесать языки.

— Я уже начал забывать, кто я и откуда. В одном лишь спасение: всё забыть. Как говорят наши нынешние шишки, «со старыми шлюхами нового борделя не откроешь». Старые шлюхи — это, понятно, мы. А они — новаторы.
— Не принимай всё так близко к сердцу, — пытаюсь его успокоить. — Таков порядок. Свой, не свой — а использовав, тебя выбрасывают. Не то чтобы они имеют что-то против тебя личо. Просто ты им уже не подходишь. Ты скомпрометирован. А то, что ты скомпрометирован тем, что служил им, — это значения не имеет.

— Ну нельзя же всё время жить в ожидании худшего. В моём возрасте это слишком утомительно. Кроме того, ежедневная прогулка от Надежды к Отчаянию и обратно полезна для здоровья. Врачи советуют побольше двигаться.
— Только не надо мне говорить об отчаянии. Это не твоё, ты до самой смерти будешь верить в лучшее, — отвечает Борислав. — Я тебя не упрекаю. Я тебе завидую.

— Думаю, думаю, и всё никак не найду смысла, — замечает Борислав в ответ на ту чушь, которую плету ему, чтобы подбодрить.
— Смысла чего?
— Да вот всего этого!
Руки его описывают круг в пространстве, словно он хочет показать озоновую дыру или спираль Млечного пути.
— Мы ищем чего-то, чего нет в природе, Эмиль, — смысла. Есть шум, бедствия и катастрофы, а вот смысла — нет.

— Если человеку хочется орать, значит, он ещё не отчаялся. Отчаявшись же, он утрачивает всякое желание орать. Он просто молчит.

— Великая Французская... Великая Октябрьская... Все великие, а в итоге ни одна не победила. Ну назовите мне хоть одну до конца победившую революцию!
— Спроси Эмиля. Он специалист по историческим справкам.
— А ты назови хотя бы одну победившую контрреволюцию, чья победа была бы безусловной, — отвечаю я.

— Так я и знал, — кивает Однако. — С некоторых пор это стало твоей навязчивой идеей: по всем спорным вопросам ты прогнозируешь всеобщую гибель. Оглянись вокруг, посмотри, какая хорошая стоит погода, как красиво цветут яблони и вообще сады.
— Вокруг нет никаких яблонь, — обрывает его Борислав. — И садов нет. Если, конечно, ты не причисляешь к садовым деревьям каштаны.
После чего разгорается спор о том, относятся ли каштаны к плодовым деревьям или нет.
Маразм крепчает.

— Но ведь ты сам того мнения, что всё плохо кончается.
— Я о жизни. А здесь книга, которую ты пишешь. А если в книгах будет всё, как в жизни, то кому они, такие книги, нужны?!

Это жестокая книга. Я знаю, что с художественной точки зрения это лучший финал для серии. Во всяком случае, логичный и лучше выписанный, чем "Хвали утро вечером". И всё-таки нелепые проводы лучше последних. И всё-таки я не хотела рыдать весь этот вечер. И всё-таки это - чудовищное, бессердечное завершение серии:

"— Ну, иди же, — снова кричит Борислав. — Опаздываем.
Тоже мне — «опаздываем»...
Как будто его кто-то ждёт дома...
Если не считать одиночества и тишины отчаяния".